Грязь.
Она всегда здесь, чавкает под ногами, засасывает сапоги, а потом очень неохотно отпускает их. Тысячи дождей, сменяющих друг друга, превратили землю в вязкое месиво.
Дождь.
Он никогда не уходит отсюда. Даже когда капли воды не падают с неба, он остается - тенью за плечом, влагой, повисшей в воздухе, белесой серостью облаков, бесконечно ползущих по небу. Он может прекратиться на несколько часов, но потом придет опять, и опять. Вереница облаков, плывущих из-за горых гряд, никогда не прекратит свое безмолвное шествие. Капли стекают по капюшону, по волосам, а затем беззвучно падают в грязь.
Звук.
Здесь его почти что нет. Если он и слышен, то только как слабое эхо, заплутавшее между стенами, утонувшее в тяжелом воздухе, прошедшее невообразимое расстояние. Тишина давит так, что порой кажется, это она заполняет пространство низким гулом, неслышным, но подавляющим все остальные звуки. Здесь стоит безмолвие, изредка нарушаемое слабой тенью звука - глухим, отдаленным карканьем птиц.
Птицы.
Когда дождь прекращается, они иногда вылетают и кружат по небу темными стаями, потеряв все ориентиры, не зная, как им улететь из этого места. Стаи пересекаются, рассыпаются, потом вновь собираются. Какой-то отголосок инстинкта заставляет птиц держаться вместе, даже зная, что они безнадежно потеряны. Кроме птиц, здесь никто не живет. Дома безмолвно стоят за покосившимися заборами, доски которых набухли и почернели от влаги. Никто не выйдет из дома, не изменит ничего в этом месте. Только время способно изменить что-то здесь, а оно течет, медленно-медленно, лишь в сторону энтропии и тьмы.
Вот она, изнанка мира.